<<
>>

ИСТОКИ КЛИНИЧЕСКОЙ МЕДИЦИНЫ

Три вершины медицины Античности: Древняя Греция - медицина эпохи Гиппократа; александрийская медицина эллинистического Египта - Герофил и Эрасистрат; греческая медицина Древнего Рима - Гален и галенизм.

Лечебное дело в Халифате и Западной Европе в Средние века и в эпоху Возрождения. Гиппократ, Гален и Авиценна - «три князя медицины». Медицинский факультет Сорбонны - оплот средневековой схоластики. Первые симптомы грядущей революции в естествознании: врачи Н. Коперник и А. Везалий. О мифах истории медицины: обрушил ли Везалий галеново учение о микрокосме? Накануне революции в меди­цине: Парацельс и Паре, Рабле и Фернель, Фракасторо и Монтано. О научной методологии врачей 16-го века.

Клиническая медицина - одна из основных составных частей медицинского знания (наряду с теоретической медициной, или медико-биологическими науками, и профилактической медициной, или медико-социальными, гигиеническими дис­циплинами, - об этом мы говорили на прошлой лекции). Тем самым она - самостоятельная область современного научного знания вооб­ще. Рассматривая ее таким образом, мы неизбежно задаемся вопросом, когда она в этом качестве зародилась и сформировалась?

«Наука нового типа, которую мы называем по традиции современ­ной наукой, начала складываться в Европе в 16-м - 17-м вв.», - утверж­дал великий ученый России и, вместе с тем, замечательный историк науки Владимир Иванович Вернадский. Ему же принадлежит и сле­дующая мысль: «Мы можем и должны начинать историю нашего на­учного мировоззрения с открытия книгопечатания». Книгопечатание с наборной формы было известно в Китае и Корее с 13-го века, но изоли­рованные друг от друга пути цивилизаций Запада и Дальнего Востока

предопределили развитие культуры и науки в Европе без какого-либо влияния этого открытия. Считается, что в Европе книгопечатание на­чал в 1440-м году немецкий первопечатник Гутенберг.

Так с какого же времени вести отсчет: с середины 15-го века или с 16-го - 17-го веков?

Академик Вернадский следующим образом поясняет свою мысль: «В течение всех средних веков мы видим такую бесплодную работу от­дельных личностей, постоянное уничтожение ими созданного, вечное брожение мысли... У личности в ее борьбе не было никакого средства фиксировать свою мысль во времени, сохранить и передать ее потом­ству. В руках ее врагов были все средства ее уничтожения»[9]. Вряд ли кто-нибудь захочет спорить с этим. Может быть и по этой (конечно, не единственной) причине так мало достижений средневековых изобрета­телей и ученых вошло в копилку европейской науки. Книгопечатание не только обеспечило преемственность зафиксированного знания, но и создало условия для широкого научного общения, то есть для фор­мирования научной среды, научной жизни: рукописную книгу читали единицы, избранные, печатную книгу - многие.

Таким образом, книгопечатание - необходимое условие формиро­вания той науки, о которой идет речь; необходимое, но не достаточное. Наука, культура в целом, как и всякое исторически обусловленное яв­ление, всегда конкретна: она не развивается вне времени и простран­ства. Современная европейская наука - продукт цивилизации, сложив­шейся в Европе Нового времени не ранее второй половины 17-го века, она возникла на основе нового мировоззрения, новой методологии познания природы. Поэтому и медицинская наука, и опирающаяся на нее клиническая медицина не могли стартовать ранее 17-го века. Это общее рассуждение заставляет фокусировать наш взгляд на двух очень ярких и очень разных фигурах той эпохи, олицетворивших начальный этап становления клинической медицины: речь идет о врачах Сиден­гаме из Лондона и Сильвиусе (Сильвии) из Лейдена. Но прежде чем рассмотреть их деятельность и значение, нам следует оглянуться на прежние эпохи, когда жили великие предшественники названных вра­чей. Действительно, были же до них Гиппократ, Герофил и Эрасистрат, Гален, Ибн Сина и ар Рази, были, наконец, Везалий и Гарвей! Была сложившаяся в течение тысячелетий лечебная медицина.

«Отец медицины» Гиппократ (его называли Гиппократ II Великий; около 460-го - около 370-го года до новой эры) не был, конечно, ее отцом-основателем, а принадлежал к семнадцатому поколению аскле- пиадов и был величайшим врачом и философом своего времени, выра­зителем взглядов, присущих древнегреческой медицине, точнее - кос- ской врачебной школе. Он ничего не говорил о медицинской науке: он учил не теории, которую применяют к больному, а искусству, которое основано на личном врачебном опыте, то есть на наблюдении больно­го и размышлении над результатами этого наблюдения. Мы не будем

касаться дискуссионного вопроса о том, что из приписываемых Гиппо­крату трудов, действительно, принадлежит лично ему, а что оставлено нам его современниками и следующими поколениями древнегреческих врачей[10]. Мы понимаем, что наши представления о жизненном пути и творчестве этого великого врача являются отрывочными знаниями, пе­ремешанными с красивыми мифами[11]. В любом случае, представления той эпохи о роли четырех соков (кровь, слизь, желтая и черная желчь) - гениальное предвидение учения о темпераментах, но они не состоят ни в каком родстве с современным научным пониманием природы и назначения жидких сред в организме. Описания симптомов и течения некоторых заболеваний (например, признаков умирания - «маска Гип­пократа») непреходящи, но они ближе к искусству медицины, чем к науке. Имя Гиппократа и сегодня написано на знамени медицины, но олицетворяет нравственный идеал поведения врача и философски-эм- пирическое, а не строго научное направление развития медицины.

Герофил (около 335-го - 260-го или 270-го года до новой эры) и Эрасистрат (или Эразистрат; около 300-го - около 240-го года до новой эры) из Александрии эпохи первых Птолемеев были врачами-анато­мами, выдающимися естествоиспытателями и являли собой вершину медицины эллинистического мира. Их сочинения не дошли до наших дней и известны нам по трудам Цельса и Галена. Считается, что они первыми из греческих врачей вскрывали трупы человека, при этом Эрасистрат вскрывал, в том числе, и трупы умерших от болезней, а Ге - рофил изучал анатомию и при вивисекции осужденных на смерть пре­ступников.

Вслед за Алкмеоном Кротонским (6-й - 5-й века до новой эры), врачом и философом времен Греции классического периода, они были в числе первых исследователей, применявших физиологический эксперимент. Им принадлежат описания многочисленных анатомиче­ских структур в разных органах (мозг и нервы, сердце и сосуды, кишеч­ник, глаз), пульса, перистальтики кишечника и так далее; Эрасистрат установил, в частности, различие чувствительных и двигательных нервов. Каждый из них создал свою врачебную школу, и эти школы конкурировали между собой. Надо ли называть их родоначальниками анатомии, физиологии? И можно ли противопоставлять, как это иногда делают историки, «анатома» Герофила «физиологу» Эрасистрату?

Герофил стремился создать систему анатомо-физиологических знаний о человеке, но не преуспел в этом; Эрасистрат, по-видимому, и не ставил себе такой задачи. Разрозненные же, отрывочные сведения никакой науки не составляют. В Древнем Египте и Вавилоне техника вычислений достигла такого совершенства, что позволяла решать зада­чи мореходства, строительства, военного дела, но родиной математики

мы называем не эти страны Востока, а Древнюю Грецию: только греки ввели единую систему доказательств, превратив практику вычислений в математику как науку. Герофил и Эрасистрат созидали на основе ме­тодологии той же самой античной науки; беда в том, что она годилась для математики, но оказалась непригодной для медицины как обла­сти естественнонаучного знания. Не приходится удивляться, что Эра- систрат считал все болезни результатами «плеторы» - несварения пищи и застоя крови в венах; он полагал, что кровь, образующуюся в печени из пищи, несут только вены, а в артериях течет «жизненная пневма» (ему приписывают и введение термина «артерии» - несущие воздух), и что вены и артерии соединены невидимыми анастомозами: эта в целом тупиковая в истории науки гипотеза, унаследованная Галеном, господ­ствовала вплоть до открытия Г арвеем кровообращения. И конечно, Ге - рофил и Эрасистрат не были ни анатомами, ни физиологами - они жили и творили задолго до рождения таких наук и специальностей. Они были популярными врачами и выдающимися естествоиспытателями, кото­рые занимались анатомо-физиологическими исследованиями.

Античная медицина достигла своей последней вершины в деятель­ности врача, естествоиспытателя и философа Галена (традиционное написание Клавдий Гален - ошибочно; 129-й или 131-й год - около 200-го года) - грека из Пергама в Малой Азии, величайшего предста­вителя медицины и естествознания Древнего Рима. Известность его как блестящего врача была так велика, что были введены в обращение монеты с его изображением. Он поставил себе задачу создать единую научную систему знаний о человеке (микрокосм), в которой нашли бы свое место и сведения о болезнях и лечении, опирающиеся на знание природы и причин этих болезней, и анатомо-физиологическое описа­ние здорового организма как основа понимания патологии. Он систе­матизировал и обобщил опыт античной медицины; создал первую ана­томо-физиологическую систему, охватывающую организм человека в целом и основанную на многочисленных вскрытиях (главным образом животных) и на экспериментальных исследованиях на животных. Бу­дучи опытным хирургом, он объявил анатомию фундаментом хирур­гии. Он предложил метод получения лекарств путем механической и физико-химической обработки природного сырья («галеновы препа­раты», как назвал их Парацельс). Можно ли на основании сказанного объявить великого врача Рима, как это делает, например, французский историк медицины Менье, ученым, «открывшим экспериментальную медицину», «первым в истории физиологом»[12]?

Как и его предшественники, Гален не мог перескочить границы своего времени - эпохи Античности. Мы уже говорили, что с этой эпо­хой, а точнее, с классическим периодом истории Древней Греции, свя­зано зарождение определенных областей европейского научного зна­ния, например математики. Но античная наука в целом была порожде­

нием иного (сравнительно с нашим) мировоззрения, другой культуры, ментальности. Так, круг для античных мыслителей - прежде всего, воплощение совершенства; одной из господствующих всеобщих идей была идея вечного возвращения равного: научное знание опиралось на чуждые европейцу Нового времени методологические основы. Воз­можно, правы те исследователи, которые видят главную специфиче­скую черту античного миропонимания, лежащую в основе отношения к научному знанию, в следующем: «По словам Иоанна Златоуста, для язычников мир есть Бог. ...Именно отношение к природе как чему-то божественному, самоценному и самостоятельно сущему, то есть неко­торая сакрализация природы, является... одной из причин того, почему в античности принципиально не могла появиться наука в той форме, в какой мы находим ее на заре Нового времени»[13].

Показательно, что античные астрономы при создании теории дви­жения планет исходили как из наблюдений, то есть чувственных дан­ных, эмпирического знания, так и из теоретических построений ма­тематики, пытаясь по мере возможности согласовать одно с другим. Даже Птолемей допускал, что истинное движение светил происходит более просто, целесообразнее, чем в той модели, которую он разрабо­тал как теоретическое обобщение имевшихся наблюдений. И для Гале­на наука представлялась явлением высшим, сакральным в противовес более «низкой» (профанной) врачебной практике. Так же, как и его ве­ликие предшественники, которых мы упоминали, он был не анатомом, не физиологом, а врачом, философом и естествоиспытателем.

При создании своей анатомо-физиологической системы Гален опи­рался на философские взгляды Платона и на методологию практиче­ского познания природы по Аристотелю. «Принцип телеологии стал методологическим основанием анатомо-физиологической системы Галена. Именно это позволило обеспечить понимание единства теоре­тического осмысления и эмпирического опыта в медицине, закрепило взгляд на организм человека как на психосоматическое единство, со­зданное Творцом по определенному замыслу и гармоничное в причин­но-следственных связях функционирования органов и их систем»[14]. В духе телеологии Аристотеля он подчинил свою анатомо-физиологиче­скую систему идее биологической целесообразности: так, стенки лево­го сердца толще и тяжелее, чем правого, чтобы сохранялось вертикаль­ное положение сердца, поскольку в правом сердце - тяжелая кровь, а в левом преобладает легкая пневма; стенки артерий плотные, чтобы удерживать летучую пневму, а вен - тонкие и порозные, чтобы кровь проникала в тело и питала его, и тому подобное.

Центр сосудистой системы, по Галену, - не сердце, а печень, где образуется кровь и откуда начинаются вены, сердце же предназначено

для нагнетания в артерии одухотворяющей пневмы, смешанной с гру­бой венозной кровью, просачивающейся через отверстия в перегород­ке сердца. Вся кровь расходуется на питание тканей и вновь образуется в печени. Понятно, что эти представления никак не приближают нас к идее кровообращения в организме, более того, они являются шагом на­зад по сравнению с взглядами Аристотеля, видевшего в сердце центр сосудистой системы: эти взгляды были высказаны еще на грани соб­ственно греческого и эллинистического миров[15]. Вообще для Галена, как и его предшественников и последователей - вплоть до Сервета, сверхзадача состоит в том, чтобы проследить и нарисовать путь «жиз­ненного духа»; только в 17-м веке Гарвей будет пытать природу как строгий натуралист. Не удивительно, что основоположником анатомии человека мы называем не Герофила и не Галена, а Везалия, и основопо­ложником физиологии - не Эрасистрата и не Галена, а Гарвея.

Итак, когда мы вглядываемся в прошлое, в далекий от нас период Античности, медицина открывается нам, прежде всего, тремя велики­ми вершинами: первая из них - в Греции, она представлена творче­ством Гиппократа и его последователей; вторая - в эллинистическом Египте и представлена анатомо-физиологическими исследованиями Герофила и Эрасистрата; третья вершина - в Риме, где Гален создал первую целостную анатомо-физиологическую систему. Во всех трех случаях перед нами гениальные врачи, преуспевшие в практической медицине, и замечательные мыслители; александрийцы и Гален, кроме того, - выдающиеся естествоиспытатели. Все они блистательно пред­ставляют медицину, науку античности, но это - никак не европейская наука Нового времени.

Канонизированные христианской церковью взгляды, включая и ошибочные, Галена (так называемый галенизм) безраздельно господ­ствовали в средневековой медицине - как европейской, так и исламско­го мира - вплоть до 15-го - 16-го веков. Из этого никак не следует, что в средние века в медицине вообще не видно никакого движения. Давно ушли в прошлое подаренные нам эпохой Возрождения представления о «мрачном» Средневековье как о «провале» в истории человечества. Современная историческая наука видит там эпоху со своеобразной вы­сокой христианской культурой, обращенной внутрь - к человеческой душе и ее общению с Богом (а не вовне - к Природе), ставящей пости­жение сверхчувственного выше познания предметного мира, слово - выше дела, практики. Таким образом, было переосмыслено отноше­ние и к природе, и к человеку, и к Богу, резко сдвинулась ценностная шкала. Место главной и безусловной реальности занял Бог. Природа теперь рассматривалась как творение Божие, а значит, и вопросы к ней следовало переадресовать Творцу; изучать ее полагалось лишь для до-

казательства мудрости Творца. Душа человека перестала быть антич­ным «микрокосмом», она становилась теперь важнейшим предметом исследований, ибо главным делом каждого было спасение души. Такая культура способствовала глубокому самопознанию и развитию логики, философии (что философия была «служанкой богословия», сути дела не меняет), оставила нам высокие образцы изобразительного искусства и поэзии, но эта культура менее всего могла быть благодатной почвой для развития ростков естествознания, и медицины, в частности.

Влиятельнейшие раннехристианские мыслители выразили свое отношение к научному познанию природы с подкупающей прямотой: Ориген в первой половине 3-го века новой эры проповедовал, что на­значение всего земного открывается не каждому, а только святым и только после их смерти, а блаженный Августин полтора столетия спу­стя признавал научные знания, даже если они и несут в себе истину, - не более, чем суетой мирской. Научное творчество в тех пределах, в каких оно все же существовало, имело характер интерпретации, ком­ментария, систематизации, но не исследования в поисковом смысле: оно было сугубо компиляторским. Позднее Фрэнсис Бэкон скажет, что по отношению к науке средневековая схоластика «бесплодна, как по­святившая себя Богу монахиня». И до тех пор пока знание имело чи­сто книжный характер с опорой на канон, на непререкаемый авторитет Учителя (в медицине таковыми выступали прежде всего Гиппократ, Гален и Ибн Сина - три «князя медицины»: их следовало читать и ком­ментировать, но запрещалось в чем-либо сомневаться, за что-либо кри­тиковать и исправлять), пока наблюдение и эксперимент в «мастерской природы» не стали основным методом познания, до тех пор медицина, как и естествознание в целом, были обречены на застой. И понятно, что средневековая наука ни разу не поднялась на вершину, сопоста­вимую с евклидовой геометрией, механикой Архимеда, космогонией Птолемея или анатомо-физиологической системой Галена.

Можно и нужно, конечно, сказать, что и в ту эпоху продолжалось, пусть очень замедленное, «вслепую», но все же развитие лечебной медицины: накопление эмпирических знаний о распознавании неко­торых, главным образом хирургических и инфекционных болезней и борьбе с ними (например, создание лазаретов для больных проказой, организация карантинов на путях распространения чумы). Извест­нейшие хирурги средневековья: итальянец Ланфранки (около 1250 - 1306), работавший в Милане, Лионе и Париже, и француз Ги де Шоли- ак (около 1298 - 1368) написали - соответственно в 1296-м и в 1363-м году имевшие большой успех руководства по хирургии, отразившие, в том числе, и их собственный опыт лечения. Так, Ланфранки первым (1290) описал признаки сотрясения мозга; Ги де Шолиаку удалось удалить часть мозга без нарушений его функции. Итальянский хирург Виго в конце 15-го века установил, что кровотечение из ушей - при­

знак перелома основания черепа[16], и так далее. В середине 6-го века в Лионе была основана гражданская больница, по-видимому, первая в Западной Европе. Были и пытливые умы, отважившиеся посягнуть на канон; отдельные смелые голоса дошли до нас. Так, французский врач Анри де Мондевиль (около 1260-го - около 1320-го года), при­дворный хирург королей Филиппа IV Красивого и Людовика Х, одним из первых выступил против некоторых положений Галена. Впрочем, и сами идеологи схоластического знания иногда все же кое-что себе по­зволяли. Так, Фома Аквинский, великий теолог и философ средневеко­вья, непререкаемый авторитет, признанный «пятым учителем церкви», выдвинул следующий удивительный постулат: «в философии самым слабым является доказательство путем ссылки на авторитет».

Замечательный литературный памятник начала 14-го века «Са­лернский кодекс здоровья», составленный в форме дидактической по­эмы (автор - испанский врач и философ Арнальдо де Вилланова, около 1235-го или 1240-го - 1311-й год), отразил опыт врачевания, накоплен­ный Салернской медицинской школой; с конца 15-го века он выходил в свет более 200, а по другим данным - более 300 раз, в том числе в переводах с латыни на немецкий (1559), итальянский (1662), француз­ский (1782) и другие европейские языки. Госпитали и школы при них в Салерно (Италия), а затем и в Монпелье (Франция) раньше других ме­дицинских центров Европы освоили богатство медицинской литерату­ры Халифата (прежде всего, благодаря переводам на латынь, сделанным жившим в 11-м веке знаменитым врачом Константином Африканским) и дольше всех были свободны от пресса университетской схоластики. Эм­пирическая лечебная медицина средневековой Европы вкупе с книжным наследием античной медицины, переданным через Византию, а затем через Халифат (так называемая арабская медицина), послужили в даль­нейшем истоком европейской клинической медицины.

После крушения Западной Римской империи в 476-м году под на­тиском варварских племен единственной хранительницей наследия античной культуры стала Восточная Римская империя - Византия. Это позднеантичное и средневековое христианское государство в Средизем­номорье, со столицей в Константинополе (теперь Стамбул), просуще­ствовало более тысячи лет - до завоевания его турками в 1453-м году. Во времена его наивысшего могущества - в правление Юстиниана I (527­65) - Средиземное море вновь стало «внутренним озером» империи, был восстановлен разрушенный Рим, проведена кодификация римского права (итог развития законодательства Римской империи). С эпохой Ма­кедонской династии (867 - 1056)) пришел культурный расцвет Визан­тии, известный под условным названием «Македонское возрождение». Отметим, что в Византии получили развитие начатые еще в Римской империи организация врачебных школ и создание военной медицины, были открыты первые больницы для гражданского населения.

Характерной чертой культуры Византии является ее «энциклопе­дизм»: собирание, систематизация и изложение в обобщающих трак­татах сведений в различных областях знаний. В медицине наибольшее значение имели многотомные энциклопедические труды, составлен­ные Орибасием из Пергама (2-я половина 4-го века), Аэцием из Амиды и Александром из Трала (6-й век) и Павлом из Эгины (7-й век), которо­го почитали как самого смелого хирурга того времени (предшествен­ником византийских ученых был римский энциклопедист Цельс - 1-й век нашей эры). Благодаря этим и другим произведениям визан­тийских авторов сохранилось наследие греческой медицины Эллады, Александрии и Рима. Таким образом, не обогатив естествознание и медицину открытиями принципиального значения, Византия тем не менее сыграла свою важную роль в формировании истоков клиниче­ской медицины.

Под «арабской медициной», в действительности, понимают ме­дицину обширного и пестрого мира - от Ирана и Средней Азии на востоке до Испании на западе, населенного разными народами, в том числе и носителями древней и высокой культуры, и объединенного арабскими завоеваниями 7-го - 9-го веков, единой религией (ислам) и арабским языком. С конца первого и до середины второго тысячелетия нашей эры медицина именно этого мусульманского мира оказывала решающее влияние на развитие медицинских представлений и врачеб­ного дела и в странах латинского мира, то есть в границах всего Старо­го света (как говорят теперь историки, всей Мир-системы). В перево­дах на арабский язык было сохранено наследие античности. Крупные больницы в Багдаде, Дамаске, Каире, Кордове и других политических, торговых и научно-культурных центрах Халифата с медицинскими школами и библиотеками при них превратились в широко известные медицинские академии; арабские врачи создали ряд крупных трудов энциклопедического характера: так получили развитие византийские традиции больничного строительства, медицинского образования и медицинской энциклопедистики[17].

Крупнейшие представители лечебной медицины мусульманско­го Востока были персами. Ар-Рази (9-й - 10-й века) - врач, философ, ученый-энциклопедист - основал больницу и медицинскую школу в Багдаде и написал, в частности, знаменитую «Книгу об оспе и кори»; его учеником был Али Ибн-аль-Аббас (около 930-го - 994-й год), ав­тор фундаментального руководства по терапии «Царственная книга» (с 12-го века книга пользовалась исключительной популярностью и в Европе), призывавший врача доверяться опытному знанию («Прове­ряйте в больнице не всегда верные описания болезней, имеющиеся в старых медицинских сочинениях»); они дали вполне точное описание

симптомов целого ряда болезней, неизвестных древним. Величайшим врачом мусульманского мира являлся Ибн Сина (около 980-го - 1037-й год), чей «Канон врачебной науки» был-таки канонизирован в хри­стианской Европе и по числу переизданий не уступал Библии, сам же автор, получивший латинизированное имя Авиценна, был поставлен в один ряд с Гиппократом и Галеном: по средневековому канону меди­цину следовало понимать как учение Гиппократа, Галена и Авиценны; образ трех «князей медицины» получил и изобразительное решение (соответствующей миниатюрой снабжено латинское издание «Канона» Авиценны, которое вышло в Павии в 1520-м году). Именно Ибн Сина сформулировал основные принципы науки о лекарствах (в том числе о системе их испытаний, об их взаимодействии и побочных эффектах, о химическом способе их получения); считается, что он первым приме­нил ртуть для лечения сифилиса.

К концу 13-го века религиозная догма монополизировала всю ду­ховно-интеллектуальную сферу жизни: и в странах христианизирован­ного Запада, где для защиты истинного вероучения от ересей была со­здана инквизиция (она быстро пришла к выводу, что лучшее средство борьбы с ересью - физическое уничтожение еретиков), и на мусуль­манском Востоке, где в 13-м - 15-м веках резко упал уровень образова­ния вообще и медицинского в частности и на первый план вновь, как и в 7-м веке, выступила «медицина пророка». Обращаться к этой эпохе в поисках основ европейской клиники не приходится.

В истории Европы 15-й и 16-й века получили обязывающее назва­ние Возрождения, Ренессанса - промежуточной эпохи между Сред­ними веками и Новым временем, между старой и новой культурой, старым и новым мировоззрением. Ее начало относят к Италии 14-го века (литература и изобразительное искусство раннего итальянского Возрождения), но Западная и Центральная Европа в целом были ох­вачены этим движением со второй половины 15-го века, а в 16-м веке оно получило признание как Высокое, а затем Позднее Возрождение. На знамени, поднятом деятелями той эпохи, было начертано: «Назад - к Античности», господствующей идеей была апелляция к природе. Понятно, впрочем, что никто не предлагал и в самом деле двигаться назад - это был полемический выпад против идеологии, культуры, схо­ластики Средневековья, сменившего Античность.

Как эпоха переходного характера Возрождение причудливо со­вмещало несовместимые, казалось бы, черты и прошлого, то есть Средних веков, и настоящего, и будущего. Настоящее время виделось тогда как бы «на бегу»: общество словно бы очнулось после долго­го сна и пришло в повсеместное движение, постоянное бурление. То было время церковной реформации, контрреформации и религиозных войн, первой победоносной буржуазной революции в Нидерландах и повсеместных крестьянских восстаний, дикой оргии так называемо­го первоначального накопления капитала (она хорошо знакома нам по парадоксам и судорогам 1990-х годов в постсоветской России) и сво­

еобразной, исключительно высокой по своим достижениям культуры, ориентированной на Человека и названной поэтому гуманистической. В философии и науке черты будущего - Нового времени - были обо­значены заметными ростками опытно-экспериментального подхода к познанию природы.

Прошлое в сфере экономики и политики было представлено сохра­нявшимися институтами феодального общества. В сфере, охватывав­шей культурно-духовные интересы, ту же роль играла христианская церковь. Церковь вовсе не сняла свою властную руку, которая накры­вала всю духовную жизнь общества и давила всякое инакомыслие; в области философии и науки поощрялась только университетская схо­ластика. Непримиримые разногласия, раздиравшие само лоно хри­стианской церкви, мало отражались на судьбе науки, поскольку, по остроумному замечанию Парацельса, римский папа и Лютер, Цвингли и сектанты похожи на четыре пары штанов из одного сукна: «Кто идет против них и говорит правду, должен умереть...».

Остановить брожение в умах, «успокоить» пытливую мысль и со­хранить каноны - конечно, такова была цель церковных идеологов и владык, но цель эта была уже недостижима: слишком весомыми были сдвиги в экономике и политике, в самом образе жизни человека и в его ментальности. От пассивности и созерцательности к активности и под­вижности смещался в умах образец поведения. Возможности человека не преуменьшались, как это было раньше; наоборот, они преувеличи­вались: казалось, что Человек - венец природы, и воля его не знает гра­ниц. Великие географические открытия на рубеже 15-го - 16-го веков, в результате морских путешествий Христофора Колумба и Америго Веспуччи, Васко да Гамы и Магеллана, раскрыли огромный и разно­образный мир и поставили неугодную церкви точку в старом споре о форме Земли. Заметим здесь, что жители Индии с ее древней культу­рой вряд ли поймут фразу: «Васко да Гама открыл Индию», характер­ную для европоцентризма, царящего в нашем сознании. Конечно, этот европеец с его удивительной силой характера, безумной храбростью и безмерной жестокостью - образец завоевателя, «открыл» не саму Ин­дию, а Индию для европейцев[18]. Но в интересующем нас аспекте эти, как и не менее великие открытия в астрономии и анатомии, способные вызвать сомнение в канонизированных представлениях греков о ма­крокосме (большом звездном мире) и микрокосме (человеке как ма­леньком мире), породили первые трещины на средневековой картине мироздания.

Период описательного знания начинал, очень постепенно, уступать место знанию, основанному на измерении, и в этом - принципиаль­ное отличие зарождающейся науки Нового времени от античной или средневековой науки, когда даже в астрономии результаты вычисле­

ний, основанных на показаниях приборов, считались менее весомыми для науки, чем результаты, выведенные из общетеоретических поло­жений. В естествознании все большие права получали методы экспе­римента и математического анализа. Изменения в характере научных идей были столь принципиальны, столь очевидно свидетельствовали о новой ориентации познания, что можно говорить о первых признаках великой научной революции, начавшейся в следующем - 17-м веке и похоронившей религиозную картину Вселенной, которую и христиан­ская Европа, и исламский мир унаследовали от Древних цивилизаций. Наука, по выражению известного ее историка Бернала, становилась «из средства примирения человека с миром, каков он есть, был и будет в дальнейшем, в средство господства над природой путем познания ее вечных законов».

Понятно, что революционный вызов научным идеям и представ­лениям, господствовавшим в течение полутора тысячелетий, мог быть брошен только на фоне титанической работы по расшатыванию всех опор сложившегося общества. Такая эпоха великого разлома породи­ла достойные ее личности воистину титанического масштаба: то было время Леонардо да Винчи и Микеланджело, Шекспира и Сервантеса, Лютера и Кальвина, Эразма Роттердамского и Монтеня. Среди этих «безразмерных» личностей, титанов Возрождения - тех, кто стал ви­зитной карточкой эпохи, оставил яркий след в истории культуры и нау­ки, - были, конечно, и врачи: Парацельс и Рабле, Коперник и Везалий, Сервет и Чезальпино, Паре и Фракасторо, Фернель и Монтано.

«Первый профессор химии от сотворения мира» (как выразил­ся Герцен), швейцарско-немецкий странствующий врач и военный хирург Парацельс (1493, возможно, 1494 - 1541) был в то же время алхимиком и астрологом, светским богословом и натурфилософом, который вошел в историю философии как создатель учения о приро­де, выступающей в качестве живого целого с единой мировой душой (это учение имело устойчивое влияние на протяжении 16-го и 17-го веков). Он был и автором одной из радикальных социальных утопий того времени. Естествоиспытатель в широком значении этого понятия, он имел труды по ботанике, минералогии. Однако главная его заслуга, если верить традиционному, общепринятому в исторической литера­туре взгляду, в другом: он был реформатором медицины. Попробуем разобраться, так ли это.

Человек с гордым настоящим именем Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм и не менее гордым псевдонимом, указываю­щим, что он возвысился над римским энциклопедистом Цельсом, Па­рацельс был личностью бунтарской, скандальной, сотканной из про­тиворечий. Глубоко верующий христианин, он громко обличал поро­ки служителей церкви - и католической, и протестантской - и слыл еретиком. Неутомимый путешественник и исследователь природы, изучавший ее едва ли не во всех странах Европы («Ногами должно перелистывать страницы книги природы»), он был и глубоким мисти­

ком, искусным жрецом магии. Он нарушал все правила, не поддавал­ся никакому измерению: Прометей в трагическом конфликте со своим временем. В период резкого противопоставления доктора (терапевт с университетским образованием) и лекаря (принадлежащего к цеху цирюльников и хирургов) он с гордостью называл себя «доктором обе­их медицин» и был широко образованным врачом и прославленным хирургом.

Во времена господства галенизма, когда Монтень мог писать о вра­чах, что «Они хорошо знают Галена, но совершенно не знают боль- ного»[19], Парацельс считал основой медицины не книжное знание, а врачебный опыт и «познавание тайн природы», и с такой страстью ни­спровергал все каноны и авторитеты, что оппоненты - католики про­звали его «Лютером в медицине». Устойчивая легенда рассказывает нам о том, что восстав против медицины Галена и Авиценны, он во время лекции сжег сочинения последнего, демонстрируя, что возврата к старой бесполезной медицине нет. Правда, мы не располагаем точ­ными свидетельствами по этому поводу; характерна сверхосторожная формулировка его современника - знаменитого мистика раннего Но­вого времени Франка: «Доктор Теофраст фон Гогенгейм ... был удиви­тельный человек... Говорят, что во время своего преподавания в уни­верситете Базеля он публично сжег книги Авиценны.»[20].

Описав заболевания рудокопов и литейщиков, связанные с про­фессией, он - наряду с немецким врачом, одним из основоположни­ков науки о горном деле и металлургии, Георгом Агриколой (1494 - 1555) - стал провозвестником будущего учения о профессиональных болезнях. Парацельсом предложено понимание физиологических и патологических явлений как химических процессов в организме; им создано и мистическое учение об архее как высшем духовном начале, регулирующем все жизненные функции, но, как остроумно заметил Джон Бернал, «Даже его археи вернулись в нее (то есть в химию) в зна­чительно большем количестве, чем он себе представлял, в виде энзи­мов современной биохимии». Науку о лекарствах Парацельс обогатил разработкой учения об их дозировке: «Всё есть яд, и ничто не лишено ядовитости. Одна только доза делает вещество ядом или лекарством». В учение о ранах он внес понимание необходимости чистых повязок: «только так излечиваются все раны». Он писал о многообразных про­явлениях сифилиса, его распространении и сущности и успешно лечил его втираниями ртути.

Следовательно, многие серьезные заслуги Парацельса перед меди­циной очевидны, но означают ли они, хотя бы в совокупности, рефор­му медицины? Вспомним, о каких реалиях идет речь. Под медициной

16- го века условно понимают сумму сведений в трех областях знания:

1) анатомо-физиологические, общепатологические и лечебно-профи­лактические концепции и взгляды (теория медицины как область уни­верситетского знания); 2) врачебная практика (терапия) и 3) отдельно стоявшая хирургия как ремесленное искусство лечения наружных бо­лезней, в том числе оперативными способами. Нет никаких сомнений, что в каждой из «трех медицин» того времени Парацельс был профес­сионалом и что в каждую из них он внес свой весомый вклад. Вместе с тем, реальное реформирование теоретических основ медицины на­чалось только после Везалия (описательная анатомия - середина 16-го века) и Гарвея (физиология - первая половина 17-го века), а практиче­ской медицины - с Амбруаза Паре (хирургия - вторая половина 16-го века) и Томаса Сиденгама (внутренние болезни - вторая половина 17­го века). Парацельс здесь ни при чем: после него и терапия, и хирур­гия, значительно обогащенные его трудами, оставались в целом той же терапией и такой же хирургией, что и до него.

Вернемся к высказыванию Герцена о приоритете Парацельса - хи­мика. Он был не химиком, а алхимиком-экспериментатором. Именно он провозгласил новую задачу алхимии - заниматься не поиском «фи­лософского камня» (панацеи от всех болезней) и способа получения золота, а поиском и приготовлением лекарств; тем самым он придал алхимии практическую направленность и сблизил ее с медициной: он стал основоположником ятрохимии. Выделяя действующие начала из сырья, он использовал их (соединения железа, ртути и так далее) для лечения в виде тинктур и экстрактов, применял также исследованные им минеральные воды природных источников Баден-Бадена и других теперь широко известных курортов на юге Германии. Однако нет осно­ваний считать его пионером химии как науки: по мнению ее историков, химия родилась не в 16-м и даже не в 17-м, а только во второй полови­не 18-го века - после работ Бойля и Лавуазье, как продукт относитель­но зрелого европейского естествознания.

Конечно, в истории европейской культуры звезда Парацельса как универсальной и парадоксальной личности, одного из «титанов Воз­рождения» светит ярко. Но Парацельс как основатель химии и есте­ствоиспытатель, реформировавший средневековую медицину, - не более чем один из популярных мифов, «украшающих» историю есте­ствознания и медицины. Этот легендарный образ остался и в художе­ственной литературе: послужил Гете прототипом для создания «вечно­го образа» Фауста, «стремящегося от тьмы к свету».

Франсуа Рабле (1494 - 1553) первым из врачей решительно встал в ряды классиков мировой художественной литературы (в иные эпохи за ним последовали Шиллер, Чехов, Булгаков, Конан Дойл, Моэм и другие); как легендарная фигура богатого легендами века он уступал разве что Парацельсу. Его фольклорно-гротескный роман о Гаргантюа и Пантагрюэле, над которым он работал вторую половину своей жиз­ни, - энциклопедический памятник культуры французского Возрожде­ния, а его оглушительный смех по поводу человеческой глупости и

общественных пороков звучит в течение многих столетий. Он окончил медицинский факультет университета в Монпелье, преподавал там же, работал врачом в госпитале Лиона, городским врачом в Меце, практи­кующим врачом по венерическим болезням, личным врачом кардинала Дю Белле. Научные интересы его в медицине безграничны: от анато­мии (одним из первых в Европе, еще до Везалия, он демонстрировал вскрытия трупов на лекциях) и хирургии (предложил ряд хирургиче­ских аппаратов и инструментов; его мастерство оператора высоко оце­нивал Паре) до венерологии (опубликовал иллюстрированную книгу, посвященную сифилису - его распространению во Франции, основ­ным признакам, лечению втиранием ртутной мази с последующей пар­ной процедурой), психотерапии и медицинской этики. Как городской врач он успешно занимался вопросами организации санитарно-проти­воэпидемических мероприятий (уборка с улиц нечистот, запрет улич­ной проституции и медицинский надзор за домами терпимости и так далее). Он перевел с греческого языка и прокомментировал ряд трудов Гиппократа и первым из врачей Европы читал курс лекций, пользуясь греческими оригиналами, обогатил медицинскую лексику новыми, а теперь общепринятыми терминами (например, ангина).

Несомненно, Франсуа Рабле был не только представителем, но и одним из выдающихся творцов гуманистической культуры Возрожде­ния. Его меткая испепеляющая сатира, как колокол с похоронным зво­ном, провожала отживавшее свое время Средневековье, с его невеже­ством народных масс и бесплодной схоластикой образованных людей, ханжеской моралью и пороками монашества. И церковь не оставила этот смелый вызов незамеченным: проклятья сыпались на его голову и со стороны католиков, и от Кальвина. Спасаясь от костра, Рабле менял города, работу и высоких покровителей. Он начал жизнь монахом, про­должил врачом, а закончил приходским священником, оставаясь всегда самим собой - верующим христианином, пытливым естествоиспыта­телем и великим насмешником.

Оба величайших естественнонаучных открытия эпохи Возрожде­ния были сделаны врачами и опубликованы в одном и том же 1543­м году. Николай Коперник (1473 - 1543), польский каноник, врач и астроном, автор переводов с греческого языка на латынь, перевернул представление о небесной механике, поставив в центр не Землю, а Солнце, и объяснив видимое движение «небесных сфер» обращением Земли вокруг неподвижного Солнца и вращением ее вокруг своей оси. Андреас Везалий (1514 - 1564), родившийся в Брюсселе, изучавший медицину в Монпелье и Сорбонне и читавший хирургию и анатомию с кафедры самого передового тогда университета в Падуе на севере Италии, на основании многолетнего опыта вскрытий дал описание ор­ганов и систем человеческого тела, избавленное от многочисленных ошибок в представлениях, идущих от античной медицины (в том числе и от Галена), и указал путь целому поколению врачей-анатомов, про­водивших исследования анатомо-физиологических взаимоотношений

в организме. Его с полным правом называют основоположником со­временной описательной анатомии человека.

Наряду с трудами Везалия и его последователей, исключительный интерес для современной анатомии представляют более ранние, осно­ванные на вскрытиях трупов анатомические исследования мастеров изобразительного искусства эпохи Возрождения, прежде всего, Лео­нардо да Винчи, - их зарисовки мышц, мозга, внутренних органов. Великий художник и пытливый анатом (например, он первым описал щитовидную железу), математик и механик, биолог и геолог, Леонардо был носителем неугомонного духа своего века и, вместе с тем, никаки­ми своими параметрами не умещался в рамках этого века. Он утверж­дал: «Знания, не рожденные опытом, матерью всякой достоверности, бесплодны и полны ошибок. Я желаю сперва установить факт, а затем уже доказать при содействии разума, почему этот факт такого, а не иного характера. Это и является тем правильным методом, которым надлежит руководствоваться всякому исследователю явлений приро­ды. ...Опыт никогда не ошибается; но ошибается наш разум, ожидая от опыта таких результатов, которые он дать не может»[21]. Этот индук­тивный метод и уверенность мыслителя, что грандиозная книга миро­здания, «которая постоянно стоит раскрытой перед нами, ... написана на языке математики», не оставляют места для сомнений в том, что перед нами прообраз, гениальный эскиз будущей картины европейской науки, которую напишут великие мыслители и исследователи природы

17- го - 18-го веков.

У самого Леонардо, как и в дальнейших исследованиях по истории культуры той эпохи, фигурируют 120 его книг по анатомии. Увы, книги утеряны и до нас не дошли. Но, может быть, прав известный историк культуры профессор Баткин, задавшийся вопросом: не в голове ли Ле­онардо остались они как нереализованные планы, условные обозна­чения для себя самого? Анатомические рисунки Леонардо вообще пропали после его смерти и были найдены только во второй половине

18- го века, что не позволяет поставить Леонардо рядом с Везалием в качестве реального основоположника современной анатомии.

Не будем преувеличивать прямое влияние великих открытий Ко­перника и Везалия на современников - эти открытия не шли в ногу с наукой того времени, они принадлежали будущему. Коллеги с интере­сом и уважением отнеслись к трудам Коперника, но только немногие из них приняли его систему: понадобились два столетия, чтобы - уже после исследований Кеплера, Галилея и Ньютона - система Коперни­ка легла, наконец, в основу представления ученых о макрокосме, ста­ла базой развития современной астрономии. Нашлись сторонники и у Везалия, но одновременно на него обрушилась брань влиятельных врачей-анатомов во главе с его учителем - профессором Сорбонны

Якобом Сильвиусом (латинизированное имя Жака Дюбуа): «Vesanus» (то есть безумный) назвал он своего ученика. Это был не спор по су­ществу, а корпоративный гнев в адрес отступника, осмелившегося под­няться против Галена, может быть, даже гнев, сильно подогретый рев­ностью, завистью. «Разве уважение к памяти крупного деятеля должно выражаться в повторении его ошибок?» - полемизировал с оппонента­ми Везалий, но это был глас вопиющего в пустыне.

Со стороны главного цензора той эпохи - церкви немедленной ре­акции не последовало. Везалий добровольно ушел с кафедры и занял должность лейб-медика императора «Священной Римской империи» и короля Испании Карла V Габсбурга (1544), а затем (с 1556-го года) - его сына Филиппа II. Обвинённый в анатомическом исследовании че­ловека, у которого еще не наступила окончательная (биологическая) смерть, он в качестве епитимьи совершил паломничество в Палестину к гробу Господню, а на обратном пути погиб. Уход с кафедры и тра­гический конец его жизни во многих трудах по истории биологии и медицины жестко связаны с преследованиями Везалия церковной вла­стью. Однако нет доказательств такого преследования. В любом случае в эпоху, когда ярко горели костры инквизиции, отношение церкви к Везалию иначе как мягким не назовёшь. Многие десятилетия спустя, когда для проницательных умов стали вырисовываться мировоззрен­ческие последствия открытий Коперника и Везалия, католическая цер­ковь сказала свое «слово»: с 1616-го по 1828-й год небесным светилам было запрещено вращаться «по Копернику».

Традиционное и широко распространенное в литературе мнение о революционной роли Везалия, чей знаменитый труд нанес смер­тельный удар галенизму, - это один из красивых мифов истории есте­ствознания и медицины. Разве у нас есть какие-либо свидетельства его намерения опровергнуть Галена? Наоборот, он утверждал, что исправ­ляет отдельные ошибки великого предшественника. И разве есть до­казательства, что за открытием Везалия, в 16-м веке началась научная революция в естествознании? Более корректной представляется иная трактовка: выдающийся анатомический труд Везалия не разрушал и не отбрасывал анатомо-физиологическую систему Галена и его целост­ное учение о микрокосме (человек как маленький мир): он исправлял и дополнял Галена. В этом смысле можно говорить об анатомии Галена - Везалия как основе медицинских представлений во 2-ом - 16-ом веках новой эры. И методология Везалия, в духе его времени, подразумевала опору на опытное знание, но не на эксперимент и измерение. Только у Гарвея мы встречаемся с методологией науки Нового времени в ее полном объеме, но это - уже в 17-м веке. И это - начало научной рево­люции в Европе.

Так называемый ученик Везалия испанец Мигель Сервет (1509 или, по другим источникам, 1511 - 1553), возможно, вместе с ним занимал­ся анатомией в Парижском университете под руководством профес­сора Сильвиуса, который иногда вскрывал трупы людей, но если его

находки противоречили текстам Галена, он признавал их аномалиями: для схоластической науки всегда был прав текст, а не труп. Так или иначе, Сервет, видимо, прошел школу совместной работы с Везалием, что многое объясняет. Но все же нет оснований думать, что они стали единомышленниками. Сервет преподавал (недолго) в Парижской меди­цинской школе, был врачом архиепископа во Вьенне, что помогло ему тогда спастись от костра, - ничто более в его биографии и творчестве не напоминает нам о Рабле. Смысл его жизни - не литература и не медици­на, а богословие. По натуре такой же вечный бунтарь, как Парацельс, он был неутомимым проповедником опаснейшей ереси - антитринитариз- ма (отрицал «троичность» Бога, а также учение о предопределении и о спасении верой) и в 1553-м году опубликовал главное свое сочинение «Восстановление христианства», с резкой критикой фундаментальных христианских догматов. И католики, и протестанты отреагировали без промедления: сначала инквизиция сожгла почти все экземпляры его книги, а затем в Женеве по указанию Кальвина отправили на костер и самого автора. Он вошел в историю европейской культуры как пер­вая широко известная жертва протестантского фанатизма, а в историю естествознания - как первооткрыватель малого круга кровообращения.

Богословское сочинение Сервета, действительно, содержало фраг­мент с подробными описаниями и рассуждениями в пользу легочного кровообращения. Но запрещенная книга до конца 17-го века была изъ­ята из научного оборота и не могла повлиять на формирование учения о кровообращении. Кроме того, в 20-м веке была найдена рукопись арабского врача Ибн-ан-Нафиса, который еще в 13-м веке выступил с той же идеей; более того, очевидна близость текстов у него и у Сер- вета[22]. Наконец, никто до опытов и расчетов Гарвея не мог ясно пред­ставить себе систему кровообращения, разбитую на большой круг и малый круг, открытие же этой системы принадлежит не 16-му, а 17-му веку. Научная корректность требует, следовательно, говорить о том, что Сервет первым в Европе (а не в мире) описал легочное крово­обращение (но не малый круг кровообращения) и потому находится в почетном ряду предшественников Гарвея.

Известны и специальные медицинские труды Сервета: «Апология против Фукса» (с рассуждениями о природе «галльской болезни», то есть сифилиса); «О применении микстур»; «Апология астрологии» (с рекомендацией учитывать стояние звезд при лечении болезней). Мы видим, что их тематика и названия типичны для схоластической ме­дицины. В эпоху, причудливо сочетавшую черты прошлого (средне­вековой схоластики) и будущего (опытной науки Нового времени), он прочно оставался на методологической платформе Средневековья, при всем своем бунтарстве смотрел в прошлое, а не в будущее. Естество­

испытатель Сервет, открывший малый круг кровообращения, - очеред­ной миф истории естествознания и медицины.

В 16-м веке ближе других к современному пониманию кровообра­щения в организме стоял, видимо, итальянский врач, естествоиспыта­тель и философ Андреа Чезальпино (Цезальпин; 1519 - 1603), автор одной из первых морфологических систем растительного царства. Он преподавал в Пизанском университете, а затем в Риме - в папской «Коллегии мудрости», был врачом папы Климента VIII. Он выдвинул представление о движении крови в организме, предполагавшее пере­ход крови из артерий в вены через особые анастомозы (1571), опубли­ковал (1593) результаты проверочных экспериментов с надрезами вен (сначала вытекает темная, а затем более светлая кровь) и наложенными на сосуды лигатурами (вена набухает к периферии, а не к центру, как должно было бы быть по Галену). Здесь можно усмотреть важную при­мету времени: в естествознание, наряду с наблюдением и описанием, вновь начинают входить известные поздней Античности (например, в астрономических исследованиях) методы эксперимента, а также мате­матической обработки результатов.

Как и Средние века, 16-й век внес свой вклад в развитие лечеб­ной медицины главным образом в области хирургии и инфекционных болезней. Преобразования в хирургии связаны с деятельностью, пре­жде всего, французского хирурга и акушера Амбруаза Паре (год его рождения, по разным источникам, «блуждает» от 1509-го до 1517-го, год смерти - 1590-й). Университетского образования он не получил. Потомственный цирюльник-хирург, он обучался хирургии ремеслен­но-цеховым способом - в семье, а затем в больницах Парижа. Анато­мию изучал под руководством преподавателей медицинского факуль­тета; был препаратором при анатомических демонстрациях у самого Сильвиуса. Прошел путь от армейского цирюльника-хирурга до перво­го хирурга и камердинера короля Карла ІХ и главного хирурга париж­ской больницы Отель-Дьё.

Он доказал неядовитость огнестрельных ран и заменил метод ле­чения: вместо варварского прижигания их раскаленным железом или заливания кипящим смолистым раствором (бальзамом), он предложил способ наложения на них повязки из чистой ткани (чему учил еще Па­рацельс); усовершенствовал технику ампутаций, применил при опера­циях вместо перекручивания и сдавливания сосудов их перевязку лига­турой; изобрел щипцы для извлечения пуль; впервые диагностировал перелом шейки бедра; предложил ряд ортопедических приборов; вос­питал многих учеников; был автором многократно переиздававшихся учебников военной хирургии и акушерства.

Сорбонна его не жаловала и всячески язвила - ведь Паре даже тру­ды свои издавал не на латыни (для посвященных), а на общедоступном французском языке, однако он пользовался исключительным врачеб­ным авторитетом и королевским покровительством. Мериме в «Хро­нике царствования Карла ІХ» писал о нем: «Если нужно зашить рану

или вправить сломанную руку - тут уж он мастак. По части ереси он, правда, самому Кальвину не уступит, но дело свое знает, и к нему об­ращаются самые ревностные католики». Впрочем, некоторые факты его биографии явно противоречат представлению о Паре - гугеноте. Но если вопрос о его конфессиональной принадлежности остается для современных историков дискуссионным, то не вызывает никаких сомнений его выдающаяся роль в истории превращения ремесленной хирургии цирюльников в самостоятельную область научной лечебной медицины: именно с этого великого лекаря 16-го века начинается исто­рия европейской хирургии Нового времени[23].

Хирургия эпохи Древних цивилизаций демонстрирует нам доста­точно широкий диапазон оперативных вмешательств; так, в Древнем Египте в числе применявшихся сложных операций были, например, ампутации конечностей, проводившиеся с перевязкой кровоточащих сосудов, внутриглазные операции по поводу катаракты[24]. Эта хирургия знала медикаментозное обезболивание: применялись, например, ин­дийская конопля, опийный мак, мандрагора, вино. Нельзя утверждать, что в Средние века все это было полностью забыто; так, Ги де Шоли- ак упоминает при описании ампутаций об обезболивающем действии опия, белены, мандрагоры (вдыхание паров горячей губки, пропитан­ной соответствующим раствором). Но для средневековой хирургии в целом, да и для хирургии 16-го - 18-го веков, обезболивание при операциях никак не характерно: только с середины 19-го века наркоз прочно вошел в практику оперативных вмешательств. И все же именно в хирургии в 16-м веке обозначился важный прорыв в область клини­ческой медицины будущего: в связи с деятельностью Паре и других выдающихся хирургов, все большее распространение получал взгляд на хирургию как на неотъемлемую часть лечебной медицины. Акушер­ство обязано Паре применением поворота плода на ножку, но это было тем «новым», что является лишь хорошо забытым старым, поскольку этот прием применяли еще врачи Древней Индии.

Инфекционные болезни и в 16-м веке продолжали оставаться глав­ной проблемой медицины, поскольку имели эпидемическое и панде­мическое распространение: мор от чумы и других острых и хрониче­ских инфекций, войны и голод несли основную угрозу жизни человека. Особая роль в изучении заразных болезней принадлежит итальянско­му врачу, астроному и поэту, профессору Падуанского университета Джироламо Фракасторо (1478 - 1553). В основном его сочинении «О контагии, контагиозных болезнях и лечении» (1546) не только содер­жатся описания ряда заразных болезней, которые мы сегодня называем корью, малярией, сифилисом, сыпным тифом, туберкулезом и так да­лее (он, в частности, впервые различал «истинную чумную лихорад­

ку», то есть бубонную чуму, и «чечевичную, или пурпурную, лихорад­ку», то есть сыпной тиф). В этом сочинении сделана первая попытка создать теорию эпидемических болезней: предложена систематизация путей передачи заразного начала («контагия») - при непосредственном контакте, через окружающие предметы и на расстоянии, и высказано предположение о специфичности возбудителей - невидимых мельчай­ших зародышей болезни, а также и переносчиков заразных болезней. Научно-дидактическая поэма Фракасторо «Сифилис, или галльская болезнь» (1530; русский перевод - 1956) содержала подробное опи­сание симптомов и дала - по имени ее героя пастуха Сифилуса - само название болезни.

Детальное описание клинической картины сифилиса, основных стадий его развития и различных путей заражения им, а также приме­нение термина «венерические болезни» можно найти в медицинских трактатах первой половины и середины 16-го века, принадлежащих разным авторам. Среди них и Жан Фернель (1497, по другим источ­никам, 1485 - 1558) - один из самых знаменитых французских вра­чей того времени (его называли «новым Галеном»), автор сочинений по математике, астрономии и космологии (это не может удивлять - на протяжении веков одни и те же лица успешно совмещали должности придворных астрологов и врачей). Он был профессором Парижского университета, лейб-медиком короля Генриха II. Выдающийся естество­испытатель, Фернель был первым человеком Нового времени, изме­рившим градус меридиана (1528; измерил дугу от Парижа до Амьена). Носитель гуманистической культуры, нового отношения к способам познания природы, он писал в «Диалоге» (датируется приблизитель­но 1530-м годом): «Но что было бы, если бы наши предшественники и их прародители просто следовали теми же путями, которые были проложены задолго до них?» и критиковал положения гуморальной па­тологии Галена, противопоставляя ей теорию солидарной патологии, полагая, что деятельность органов зависит от их морфологического строения. Его вкладом в медицину были описания аневризм артерий и симптомов желчнокаменной болезни (1554), введение терминов «фи­зиология» и «патология».

Перечень самых выдающихся врачей 16-го века был бы, конечно, неполным без итальянца Джованни Баттисты Монтано (латинизиро­ванное имя Монтанус, настоящая фамилия да Монте; 1498 - 1551), ав­тора сочинений, посвященных Гиппократу, Галену и Ибн Сине, и ис­ключительно ценного сборника врачебной казуистики «Консультации» (опубликованы посмертно в 1556-м году). Как и Фракасторо, он был уроженцем Вероны и профессором в Падуе, и с его именем связано на­чало преподавания у постели больного в европейских университетах: с 1539-го года он читал студентам лекции по практической медицине в городском госпитале святого Франциска и утверждал, что «источник медицинских знаний - только у постели больного» и что «учить можно не иначе, как посещая больных». Его ученики в течение нескольких де­

сятилетий продолжали такой метод преподавания в университетах Ев­ропы, затем эта традиция прервалась (в Падуе в 17-м веке преподавание практической медицины свелось к «науке о пульсе и моче»). Можно, следовательно, говорить о том, что деятельность Монтано обозначала зарождение метода клинического преподавания; через столетие - во второй половине 17-го века и в 18-м веке - этот метод ляжет одним из краеугольных камней в фундамент клинической медицины.

Во второй половине 16-го века стало очевидным, что гуманисти­ческие идеалы, которые были заявлены культурой Возрождения, все меньше соответствуют реалиям - всему укладу жизни общества. Эпо­ха всеобщего движения и пересмотра с самого начала была тревожной и некомфортной, но после отчаяния раннего Средневековья и смире­ния поздних Средних веков она несла невиданные надежды - не в за­гробной, а в мирской жизни. Недаром Рабле провозглашал: «Делайте то, что вам нравится». Но свободная обеспеченная жизнь, наполненная беспокойной мыслью, была уделом немногих; справедливо замечено, что такая жизнь стоила дорого, и платить за нее нужно было наличны­ми. Уделом слишком многих стали нужда, неудачи и гибель надежд. Кризисные тенденции получили яркое отражение в произведениях ху­дожественной литературы, искусства. Историки культуры по-разному оценивают эту ситуацию; крайнюю точку зрения выразил выдающий­ся отечественный философ и историк философии Лосев: Ренессанс не состоялся, поскольку возведенная в абсолют человеческая личность встала на место Бога, и человек осознал свое ничтожество...

В области естествознания Возрождение не стало веком создания современной европейской науки. Состоявшиеся в эту эпоху первые шаги научно-технической революции не могли тогда же и обрушить средневековое мироздание так, чтобы «новое, количественное, ато­мистическое, безгранично расширенное и мирское представление о действительности заняло место старой, качественной, непрерывной, ограниченной и религиозной картины мира, унаследованной мусуль­манскими и христианскими схоластами от греков»[25]. Нет, старое ми­роздание только треснуло и только через столетие «иерархическая вселенная Аристотеля уступила перед мировой схематикой Ньютона», методология Бэкона, Декарта, Гарвея вошла «в плоть и кровь» евро­пейской науки и реализовалась в исследованиях многих ученых. В 16-м веке еще преобладал описательный, качественный метод в изуче­нии человека и окружающего его мира; основным для исследователей природы оставался вопрос о цели - для чего? Главенствующей была категория подобия, или сходства (Земля повторяла Небо и так далее). Заложенные Богом подобия пытались распознать по тайным знакам - приметам, и вся наука была пропитана магией, воспринималась как чтение зашифрованной книги (например, поиск целебных свойств рас­

тения опирался на внешние признаки этого растения). В описаниях на­туралистов собственные наблюдения дополнялись мифами.

Лечебная медицина рассматриваемой эпохи, в целом, оставалась в стороне от тех новых веяний, которые намечались в естествознании. Сорбонна и другие центры университетской схоластики сохраняли свое решающее влияние. Многовековая история - от Древнего мира до Возрождения - не предъявляет нам каких-либо свидетельств принци­пиальных приобретений в методах исследования больного. Конечно, уничижительная формулировка «наука о пульсе и моче», принятая в отношении схоластической медицины Средневековья, является грубым упрощением: и в Древнем мире, и в эпоху Средневековья обследование включало осмотр больного и его выделений, тщательное исследование пульса, поверхностную пальпацию (сохранился, например, древнегре­ческий рельеф с изображением врача, ощупывающего область печени пациента) и опрос больного. Еще античным врачам была известна и непосредственная аускультация: об этом свидетельствует, например, «Гиппократов сборник». В Риме эпохи Траяна и Адриана выдающийся врач Античности грек Соран из Эфеса (98 - 138) описал шумы в же­лудке, урчание в кишечнике, различные звуки в грудной клетке, напри­мер при плеврите; он пользовался и выстукиванием живота, определяя тимпанический и другие звуки; ему принадлежит также подробное описание исследования пульса. Разработка симптоматологии позво­ляла греческим врачам выделять такие острые заболевания, как, на­пример, пневмония (лихорадка, боль в боку, возвышенное положение в постели, кашель с мокротой) или гнойное осложнение пневмонии и плеврита - эмпиема плевры, являвшаяся показанием к удалению гноя путем прокола с последующим дренированием плевральной полости. Таким образом, по свидетельствам многих письменных источников, специализированная (врачи по внутренним болезням, хирурги, оку­листы и так далее) лечебная медицина в различных Древних цивили­зациях достигла высокого уровня развития. Понятно, что в 16-м веке образованные и самостоятельно мыслящие врачи использовали для распознавания болезней не меньшие арсенал диагностических прие­мов и набор диагностических признаков (симптомов), которые с нача­лом формирования клинической медицины заняли там свое место, но о серьезных нововведениях того времени нам ничего не известно.

В лечении применялись и новые средства, полученные химическим путем из растительного, животного или минерального сырья, среди которых - ртуть при сифилисе, предложенная Ибн Синой и введенная в европейскую медицину Парацельсом и Рабле. Но арсенал лечебных средств и методов в целом - тот же, что и у античных врачей: диета и ван­ны, рвотные и слабительные, потогонные и мочегонные, болеутоляю­щие и укрепляющие, клизмы, банки и кровопускания. Не будем забы­вать и о том, что лекарственные средства, которыми пользовались вра­чи Древности, были весьма разнообразными: только в Древней Греции знали, если судить по «Гиппократову сборнику», более 300 лекарств,

главным образом растительного происхождения; в Риме выдающийся врач Диоскорид (жил около 40-го - около 90-го года), по происхожде­нию тоже грек (из Киликии), описывает уже более 600 используемых в медицине лекарственных растений; в 16-м веке его труд был основным руководством по лекарствоведению. Так что ко времени формирования клинической медицины эмпирическая лечебная медицина накопила бо­гатый опыт лекарственной терапии. И все же самым популярным лекар­ственным средством, едва ли не от всех болезней, оставался предложен­ный в качестве противоядия и высоко ценившийся римлянами териак; в его состав входили мед, опий, корни многих растений и так далее.

Самые острые научные споры по проблемам лечения разгорались в этом веке по таким вопросам, как, например, делать ли при пневмонии капельное кровопускание на противоположной ноге (по Авиценне) или отвлекающее кровопускание на руке с той же стороны (по Гиппокра­ту)? Признавать или не признавать в качестве удачной лекарственной формы предложенные арабскими врачами сиропы? Это была борьба «pro et contra Avicennam» - против «арабских искажений» греческой медицины; ее участники вели дискуссии по всем правилам средневе­ковой схоластики. Можно отметить, что известные древней медицине методы иглоукалывания и прижигания (чжень-цзю-терапия) и массажа (в Китае их применяли для лечения еще за 1000 лет до новой эры) в средневековой европейской медицине не использовались.

Обратимся к основным героям нашей темы. Все они были и опыт­ными практикующими врачами и пытливыми естествоиспытателями. Но при этом Парацельс, «один из величайших врачей всех времен», по определению известного историка медицины Зудгофа, крупнейшего исследователя творческого наследия Парацельса[26], одухотворял приро­ду, наделяя ее «скрытым дыханием» и «пульсом», в диагностике и ле­чении пытался опираться на тайный язык знаков и символов - вполне в духе того времени, когда тайны непрочитанной книги природы по­знавались на основе критерия сходства, истолкования и догадок, когда магия и астрология на равных с опытным знанием соседствовали как инструменты познания природы.

Характерно, что Мишель Нострадамус (Мишель де Нотрдам; 1503

- 1566) - потомок испанских евреев, принявших католичество во Фран­ции, один из самых известных и современникам в 16-м веке, и нам, людям 21-го века, врачей того времени, лейб-медик короля Карла IX

- остался в истории не в связи с медицинскими деяниями (например, участием в борьбе с чумой), а благодаря исключительной популярно­сти его астрологических «Пророчеств»[27]. Соответственно и Парацель­су вовсе не была чужда народная вера в духов, «нежная плоть которых способна проходить сквозь стены, или в нимф, сильфов, пигмеев, сала­

мандр, живущих в своих обиталищах - «хаосах» воды, воздуха, земли и огня. Фантастика и добытое в экспериментах точное знание, поэзия и правда сочетались у него в комбинациях, на которые был способен только 16-й век, лишь приуготовлявший рождение научного метода и новой науки» [28].

Когда Платон помещал в голове психические функции, он руко­водствовался соображениями метафизического характера: он считал шар наиболее совершенной из всех геометрических фигур и полагал, что именно поэтому боги, «подражая форме Вселенной, которая круг­ла, заключили душу в шарообразное тело, то самое, которое мы на­зываем теперь головой.»[29]. Коперник, вслед за древними признавая круг (шар) самой совершенной из геометрических фигур, полагал, что именно поэтому планеты движутся по кругу; в методологическом обо­сновании гелиоцентрической системы он исходил, прежде всего, из со­ображений эстетического характера: «В середине всех этих орбит на­ходится Солнце, ибо может ли прекрасный этот светоч быть помещен в столь великолепной храмине в другом - лучшем - месте, откуда он мог бы все освещать собой?». Сервет на вопрос, для чего нужны сердце и артерии, ответил себе и читателям следующим образом: «Жизненный дух - это тот, который проникает через анастомозы, соединяющие ар­терии с венами, ...чье местопребывание - в сердце и артериях тела». Сервета - исследователя волновало совсем не кровообращение само по себе, его волновал путь «жизненного духа». Фернель, опытный и наблюдательный врач, пользовался всеми понятиями галено-арабской медицины, включая «жизненную силу», «врожденную теплоту» и тому подобное. Монтано считался авторитетнейшим галенистом в Италии.

Даже Паре, не отравленный схоластикой Сорбонны, писавший на разговорном французском языке о том, что познал собственным опы­том, видел своими глазами и сумел сделать своими руками, хирург, ко - торый опроверг многие предрассудки своего века (например, веру в возможность лечебного эффекта от поедания кусочков египетских му­мий), даже он, наблюдая хвост кометы, видел там «щиты со странными гербами. Предрассудок одержал верх над обычной точностью глаза, и его свидетельство... говорит нам не о том, что он наблюдал в действи­тельности, а о том, что в его время считалось естественным видеть»[30]. И даже Рабле, вслед за Эразмом поднявшийся против «мирка софи­стов, скаредного и мертвящего» («Они раздавили его смехом», как ска­зал блестящий исследователь культуры 16-го века и творчества Рабле, в частности, французский историк Февр[31]), был героем и певцом своей эпохи: многие черты роднили его с культурой средневековья (недаром

в основе его разящего и животворного смеха лежала, как это подметил выдающийся русский историк культуры Бахтин, народная «карнаваль­ная смеховая культура», идущая от средних веков), а от науки Нового времени он был отделен высокой стеной.

Опережая свое время, все выдающиеся врачи - естествоиспытате­ли 15-го - 16-го веков, конечно, не выходили за пределы культуры и преимущественно описательной науки эпохи Возрождения. Они были мыслителями в русле средневековой схоластики, как Сервет, или но­сителями гуманистической культуры Возрождения, как Рабле, шли от книжного знания к его проверке опытом, как Коперник, или от опыта к его сопоставлению с мнением учителей, как Везалий, были натур­философами, «высоколобыми» профессорами, как Чезальпино, либо врачами-практиками и даже лекарями-хирургами, как Паре, - в любом случае они представляли ренессансную науку, а не науку Нового вре­мени. Рождение нового естествознания, основанного на методологии, предложенной Бэконом и Декартом, Галилеем и Гарвеем, использую­щего методы измерения, математической обработки результатов и экс­перимента, как и начало самого Нового времени, историки относят к следующему, семнадцатому столетию. В том же 17-м веке мы будем искать приметы зарождения клинической медицины.

<< | >>
Источник: В. И. Бородулин. Клиническая медицина ОТ ИСТОКОВ ДО 20-ГО ВЕКА. Москва - 2015. 2015

Еще по теме ИСТОКИ КЛИНИЧЕСКОЙ МЕДИЦИНЫ:

  1. В. И. Бородулин. Клиническая медицина ОТ ИСТОКОВ ДО 20-ГО ВЕКА. Москва - 2015, 2015
  2. ОТ МЕДИЦИНЫ ДРЕВНОСТИ К СОВРЕМЕННОЙ КЛИНИКЕ. ЗАДАЧИ И ГРАНИЦЫ КУРСА ИСТОРИИ КЛИНИЧЕСКОЙ МЕДИЦИНЫ
  3. СТАНОВЛЕНИЕ НАУЧНОЙ КЛИНИЧЕСКОЙ МЕДИЦИНЫ. НАУЧНЫЕ КЛИНИЧЕСКИЕ ШКОЛЫ В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ХИРУРГИИ И ПЕДИАТРИИ, НЕВРОЛОГИИ И ПСИХИАТРИИ: вторая половина 19-го века
  4. ЗАРОЖДЕНИЕ КЛИНИЧЕСКОЙ МЕДИЦИНЫ В РОССИИ: первая половина 19-го века
  5. КЛИНИЧЕСКАЯ МЕДИЦИНА В СССР
  6. НА ПУТИ К СОВРЕМЕННОЙ КЛИНИЧЕСКОЙ МЕДИЦИНЕ: вторая половина 20-го века
  7. КЛИНИЧЕСКАЯ МЕДИЦИНА В РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ
  8. КЛИНИЧЕСКАЯ МЕДИЦИНА НА ПОВОРОТЕ К ЕСТЕСТВЕННОНАУЧНОМУ ПУТИ ДАЛЬНЕЙШЕГО РАЗВИТИЯ: первая половина 19-го столетия
  9. СТАНОВЛЕНИЕ НАУЧНОЙ КЛИНИЧЕСКОЙ МЕДИЦИНЫ. ОТЕЧЕСТВЕННАЯ КЛИНИКА ВНУТРЕННИХ БОЛЕЗНЕЙ: вторая половина 19-го века
  10. Медицина катастроф и военная медицина: сходство этических принципов
  11. КЛИНИЧЕСКАЯ МЕДИЦИНА В СССР В ГОДЫ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ, ПОСЛЕВОЕННОГО ВОССТАНОВЛЕНИЯ СТРАНЫ И ЗАВЕРШАЮЩЕГО ЭТАПА ЭПОХИ СТАЛИНИЗМА: 1940-е годы и первая половина 1950-х годов
  12. Что такое респираторная медицина и почему она входит в «Этюды критической медицины» {вместо Введения)
  13. А.П. Зильбер. Респираторная медицина. «Этюды крити­ческой медицины», т. 2. - Петрозаводск: Издательство ПГУ,1996. 488 с., 1996
  14. ОТЕЧЕСТВЕННАЯ МЕДИЦИНА 17-го - 18-го веков